Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]

Хотя в то время все еще полагалось ограничивать прием в партию из среды интеллигенции, большинство членов бюро райкома проголосовало за прием в кандидаты Зинаиды Коптеловой. А через год ее приняли и в члены партии.

Рукопись Клеопатры Гайлит в типографии была набрана, но трагическая гроза вынудила рассыпать набор. Юные читатели лишились нужной книги.

В нашем доме почему-то не было ни одного его изображения.

В ту весну прогремела ранняя гроза. Ярые молнии, сотрясая громом все окрест, беспрерывно раскалывали иссиня-черную тучу. После первых же ударов хлынул косой град, крупный, как яйцо ворона, и повыбивал стекла в домах.

Но на заре лета закрыла небо коричневая туча, навалившаяся на страну с запада. Все ждали — по радио выступит Сталин, добавит уверенности в отражении фашистского нашествия, но он промолчал. Почему? Что с ним? И в такую решающую пору? Мы, понятно, не знали, что он впал в депрессию. Нездоров? По радио выступил Молотов, сказал: «Наше дело правое. Мы победим!» А Сталин продолжал молчать. А когда наконец-то объявили его речь, по радио, вначале было слышно: льется вода, и графин позванивает о стакан. Дрожащий голос впервые назвал нас братьями и сестрами. Он все еще был потрясен случившимся. Явно — не ждал грозы. Продолжал верить в договор о ненападении. И приказал не верить нашим разведчикам, которые своевременно предупреждали — Гитлер приготовился к внезапному вторжению.

В душе мы опасались коричневого соседа, но в ту пору не знали о грозовой туче, приготовившейся закрыть небосклон. Тайное узнали только спустя многие годы. Оказалось, что послушная рука накануне выводила вечным пером на листе секретной папки: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников «Ястреба», «Кармен», «Алмаза», «Верного» за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить». Внизу росчерк «Л. Берия. 21 июня 1941 года».

До вероломного нападения оставалось несколько часов. И первые же огневые часы внесли перелом во всю жизнь страны, во все наши семьи. На нашей великой магистрали загремели поезда

На запад мчались эшелоны сибирских стрелковых дивизий, навстречу — составы с заводскими станками и рабочей гвардией. На пустырях спешно возводились заводские корпуса. Еще не было крыш над головами, а военпреды, готовые к приемке, уже торопили: «Давай, давай!» Давай, Сибирь, самолеты, стереотрубы, снаряды и патроны! Население города сразу же удвоилось. Строились бараки и землянки. Во всех квартирах появились новые жильцы. У нас одну из комнат занял с женой рабочий эвакуированного инструментального завода. Сын Петя, едва успев сдать экзамены за десятилетку, надел солдатскую форму. В одном из домов, превращенном в казарму, он срочно осваивал премудрости штабной работы. Второй сын, Миша, со школьной семьи пошел на оборонный завод к станку, вырубавшему самолетные гильзы из медного листа. Домой приходил на считанные часы, обрызганный с головы до ног машинным маслом, зачастую полуголодный. Меня с острым артритом уложили на койку в клинической больнице.

В продуктовых магазинах опустели полки, по карточкам полагался только хлеб. На базаре цены беспредельно взлетали день ото дня. В нашем доме не было ни денег, ни продуктов. Все, что можно было обменять, мы обменяли на хлеб еще в предвоенные годы, когда его не хватало по карточкам. Нечего положить в горшок, нечего отнести ко мне в больницу. Там, помнится, профессор Карасев, известный диетолог, прописал мне морковный сок. Принесли полстакана. Ой, какой же он вкусный! Но дали только единственный раз, — на кухне не было моркови. Дома нет нечего, кроме соли. Правда, была у жены надежда: поедет в командировку по пристанционным школам, привезет от учителей какой-нибудь овощной подарок. А что завтра положить в кастрлю? Завтра только чай, да и тот морковный. Но не зря говорят — утро вечера мудренее. Вдруг открывается дверь, на пороге — гость. Высокий. В длиннополом тулупе, с буденовкой на голове, сохранившейся еще с гражданской войны. Это председатель колхоза из ближнего села Верх-Тула Петр Захарович Тучин, влюбленный в литературу, изредка писавший селькоровские заметки. Он в первые же дни войны был призван в армию, но врачебная комиссия его, страдавшего язвой желудка, освободила, и он снова хозяйствует в сельхозартели, о которой я писал в газете. Увидев, что в доме нет ничего, кроме чая с корочками пайкового хлеба, Петр Захарович сказал:

— Я на лошади — поедемте к нам в колхоз. Берите с собой мешки и мешочки, к урокам в школе вернетесь.

А его слово всегда было твердым: обещал — сделает. И Зина вернулась из колхоза с крупами и овощами. Ее даже одарили гороховой мукой (в ту пору в колхозе еще была своя мельница, и колхозницы стряпали дома ароматные калачи), и на следующий день Зина принесла мне в больницу чудесный гороховый кисель с запашистым конопляным маслом.

Такой вкусной еды я не видывал с детских лет!

Через шесть недель меня подняли, и я начал учиться ходить, сначала возле больничной койки, потом уже дома, придерживаясь за стену. С первыми мартовскими капелями рискнул спуститься во двор. Ничего, ноги не подкосились. Осмелев, вышел за ворота; послушал звон трамвая, мчавшегося к вокзалу.

Пройдет еще несколько недель, и я вот в таком же вагоне доберусь до пригородного поезда, который у нас со дня строительства магистрали продолжали называть «передачей», доеду до станции Кривощеково: Тучин обещал прислать колхозную подводу. Через каких-нибудь два часа доберусь до пасеки. Там «колдует» над доброй сотней ульев знатный пчеловод Николай Антонович Зайцев, мой добрый знакомый. Знатоки говорят — пчелиный яд излечивает суставы, и я непременно буду ходить без костыля.

Мечта сбылась — я на пасеке, упрятанной от ветров в березовую рощу.

Николай Антонович обнадежил меня:

— Пчелки помогут — будешь бегать, прыгать. У меня, знаешь, середь зимы тоже суставы поскрипывают. А лето настанет, пчелки меня пожалят, будто на курорте побывал. Вот так-то!

Но Николая Антоновича вскоре проводили в армию. На пасеке остался хозяином его младший, самый любимый сын Вася, крепкий паренек, усвоивший все пчеловодные премудрости. Первым делом он, по примеру отца, возле самого березового колка посеял несколько гектаров фацелии, которая по обилию нектара не уступает ни гречихе, ни таежному кипрею, ни зарослям липы.

— Нектар пчелки найдут возле дома! — сказал Вася. — Будет колхоз с медом, как при тяте. Не подведем. Я ему так и написал на фронт. А мед-то на базаре, знаешь, каких денег стоит? Тучин говорит: осенью на те деньги купим самолет — подарим летчикам. А Тучин, знаешь, он какой: сказал — сделает. Вот увидишь.